Современная литературная критика: статьи, очерки, исследования
к содержанию книги - к началу раздела

Поэтика прозы Александра Грина

Глава 1. Творчество А. С. Грина в литературной критике
труды Л. М. Михайловой, Е. И. Прохорова, А. А. Ревякина, В. В. Харчева

назад::далее

Существенные направления в изучении творчества Грина были представлены в трудах Л. М. Михайловой, Е. И. Прохорова, А. А. Ревякина, В. В. Харчева, В. И. Хрулёв, Т. Е. Загвоздиной, Н. А. Николаев и других. В 70-е годы усиливается интерес к философскому смыслу произведений Грина. Именно в этом аспекте рассматривает проблему гриновского романтизма В. И. Хрулёв: "В основе романтизма Грина — понимание мира включающее сложность и взаимодействие духовного и материального, внутреннего и внешнего, сознательного и иррационального [275, с. 11]. Хрулёв убедительно решает также вопрос о созвучности гриновского эстетического идеала с реальной действительностью.

В первом издании книги Л. М. Михайловой о Грине [183, с. отмечалось, что в романе "Блистающий мир" "проникновение в человека сочетается с желанием философски осмыслить его задачи и в целом". С этой целью Грин, по убеждению Л. И. Михайловой, широко использует "психологическую фантастику", как всеобъемлющую творческую категорию: "Грин соединил занимательное приключение, в чём был силён Стивенсон, со сложностью психологического рисунка, характерной для Эдгара По. ... У Грина методом объяснения, воссоздания и поэтизации жизни стала психологическая фантастика" [183, с. 160,152].

Подчёркивая повсеместное правдоподобие романтического мира писателя, Л. М. Михайлова ссылается на гриновские эссе "Встречи и заключения" и "Встречи и приключения" как пример того, что сам Грин верил в достоверность своей выдумки и потому смело соединял в этих эссе реальное с фантастическим: Зурбаган, Покет, Лисс с Чёрным моем, Феодосией, Москвой. "Этим демонстративным жестом Грин как бы подтвердил для себя и для читателя невыдуманность, жизненность проблем, которым посвятил своё творчество" [183, с. 160]. Л. М. Михайлова, таким образом, подчёркивая неизменную верность писателя своему фантастическому миру, усматривает в реалистической окрашенности этого мира одну из отличительных особенностей творческого метода Грина.

В диссертации А. Ревякиной "Некоторые проблемы романтизма ХХ века и вопросы искусства в послеоктябрьском творчестве Александра Грина [209] убедительно раскрывается гриновская полемика с эстетизмом, индивидуализмом и "приключенчеством" декадентства, а также вклад художника в утверждение принципов искусства гармонического, оптимистического.

Обучаясь у западноевропейской приключенческой литературы сюжетике и развертыванию интриги, подчеркивал исследователь, Грин отвергал какую-либо самоцельность жанровой формы равно как и культ силы, асоциальность, эротику, аморализм содержания, то есть всё то, чем с течением времени, в процессе становления "массовой культуры" XX века, замусоривался жанр. Романтизм Грина действительно строился на синтезе нескольких разнородных национальных художественных традиций и потому нелегко прививался к стволу традиционного критического мышления, да и читательского восприятия.

Л. М. Михайлова перекликается с А. А. Ревякиной, когда пишет: "Решив воссоздать красоту, заложенную внутри и существующую вне человека, Грин освобождает "красивые слова" от кавычек... Прибегает к интенсивному мазку, к изысканной метафоре, необычной для русской прозы, не принятой у поэтов того времени... Условность, иносказание, поэтизация тайного смысла явлений используются для утверждения мысли о величии человека" [183, с. 150-151]. Оба исследователя разделяют положение: красивое" и "изысканное" в прозе Грина — не "эстетство", не бегство от реальности, а естественное мышление на языке поэзии, продиктованное высоким поэтическим представлением о человеке.

М. И. Саидова в своей кандидатской диссертации 1974 года [227], пожалуй, первая погружается в проблему "поэтического" непосредственно на уровне поэтики Грина. Она показывает, как постепенно утверждается в романтических новеллах писателя "стиль свободного порядка", иначе говоря, ассоциативно-произвольной связи компонентов изображаемого; как моменты формы сами становятся содержанием произведений, которые строятся "по законам музыки", как создается "система переплетающихся между собой тематических сфер" и т.д.

В наблюдения этого плана вовлекается и языковая структура гриновской прозы с ее метаформами, катахрезами, метонимиями, контрастной двучленностью эпитетов, аллитерациями и лейтмотивными словами. М. В. Саидовой удалось зафиксировать ряд аспектов, позволивших ей вплотную подойти к поэтической природе гриновской прозы как в малой, так и в большой форме. К сожалению, М. В. Саидова, сделав решительный шаг к художественной форме Грина, не сумела подняться над традиционным взглядом на поэтику прозы как таковую. Это и сообщило её наблюдениям (похвальным в целом) известный эмпиризм, не позволило встать на современные уровни поэтического анализа, тем более что проза Грина открывает для этого широкие возможности.

В 1975 году появилась книга В. В. Харчева "Поэзия и проза Александра Грина [272]. Автор ее, определяя жанр и программу гриновского творчества "как сказки о будущем", резко разграничивает, даже противопоставляет, дооктябрьский и послеоктябрьский периоды, указывая, что "1919 год, который делит творческую жизнь Грина ровно на две половины, ознаменовал начало восходящего Грина - в отличие от Грина блуждающего и добивающегося лишь отдельных творческих удач" [272, с.206].

Художественная ценность и эстетическая значимость рассказов, написанных в период с 1906 по 1919 год, в большинстве случаев отвергается: "Даже при чтении сильных рассказов, поражающих достоверностью фантазии не оставляет чувство, что они бесцельны" [272, с.96], а "мировоззрение Грина до революции было последовательно пессимистическим" [272, с. 145].

Отмечая особую плодотворность пореволюционного периода творчества Грина, В. В. Харчев считает, что "поиск Грином себя" произошёл в 1920 году в связи с созданием "Алых парусов", и этим завершилось становление Грина как художника нового типа, романтика и сказочника, создавшая "цельную концепцию нравственного человека". Вместе с тем, при очевидной полемичности ряда положений исследователя, в его книге имеется немало бесспорных моментов и наблюдений.

Так, В. В. Харчеву удаётся внимательно проследить движение творчества Грина в тесной связи с его жизнью. Особенно богата информацией та часть книги, которая освещает путь писателя в годы революции и гражданской войны. Автор фактически предлагает новую концепцию творчества романтика этого периода. В. В. Харчев даёт свою оригинальную трактовку соотношения в творчестве писателя реализма и романтизма: "Романтизм Грина не только не порвал с реализмом, как нередко утверждалось в критической литературе, вышел из него и усвоил многие его важные черты... Пытаясь определить природу гриновского романтизма, обязательно приходишь к мысли, что это своеобразный реалистический романтизм, или, говоря о том же, и другими словами, поэтический реализм" [272, с. 166].

Исследователь вплотную приблизился к романтической художественной системе писателя, пролил частицу света на ряд проблем его поэтики, которые найдут своё более полное решение в литературной науке о Грине несколько позже.

на верх страницы - к содержанию - на главную