|
|||||||||
|
Современная
литературная критика: статьи,
очерки, исследования Сергей Алимов
(Запорожье)
Наверно многим, особенно в детстве, приходилось задумываться, почему окружающие не замечают того, что ему очевидно? А, став взрослыми, удивляться, почему другие, особенно, дети, часто рассказывают о том, чего нет на самом деле? Вспомнился диалог Александра Ивановича Дудкина и Николая Аполлоновича Аблеухова из романа А.Белого «Петербург»: «Это вам только, Николай Аполлонович, ощущения ваши кажутся странными; просто вы до сих пор сидели над Кантом в непроветренной комнате; налетел на вас шквал - вот и стали вы в себе замечать: вы прислушались к шквалу; и себя услыхали в нем... Состояния ваши многообразно описаны; они - предмет наблюдений, учебы...» - «Где же, где?» - «В беллетристике, в лирике, в психиатриях, в оккультических изысканиях <...> Психиатр <...> Назовет <...> Это все <...> для него обычнейшим термином: псевдогаллюцинацией. То есть родом символических ощущений, не соответствующих раздражению <...>». [2, с. 262-263] Но оставим в покое медицинское и эзотерическое толкование этих явлений, как труднопонимаемые без специальной подготовки. Попытаемся найти ответы в «беллетристике и лирике». -- Интерес к невидимому был близок Максимилиану Волошину. Он назидательно и очень серьезно предостерегал от пренебрежения к «разуму недоступным вещам» [11, с. 418]. А, увидев картины французского художника Одилона Рэдона, воскликнул: «Я видел мысли» [4, с. 137]. Очевидцы различных периодов его жизни отмечали, что он жил как бы и ином мире допускающем сверхъестественные образы. Свидетельница его детских лет Валентина Вяземская (Лямина) вспоминала, что «ему казалось интересным верить в сверхъестественное, жизнь при такой поре казалась ему красочнее и увлекательнее обыденной» [11, с. 71]. И в зрелые годы, по воспоминаниям Ильи Эренбурга, «несмотря па трагизм положения, Макс не мог расстаться с любовью ко всему потустороннему» [16, с. 306]. Даже скептически относившийся к Максимилиану Александровичу писатель Александр Амфитеатров был вынужден признаться: «Он был честен, правдив, совершенно неспособен обманывать умышленно, лгать сознательно. Но в нем жила непреодолимая потребность «шображать» <...> Воображал же он с такою силой и яркостью, что умел убеждать в реальности своих фантазий и иллюзий не только других, но и самого себя, что гораздо труднее» [11, с. 135]. Рассказывая о своих занятиях живописью, Волошин признавался, что «многие годы рисовал мысленно, не зная, что это то же самое, что рисовать карандашом и кистью» [10, с. 580]. Более подробно он описал метод работы своего друга, художника К. Ф. Богаевского. Творчество начиналось для него «лишь тогда, когда материал, им усвоенный, забыт настолько, что начинает сам подыматься из глубины души, как инутреннее видение. Пейзажи, им созданные, он видел не внешней, и внутрь обращенной стороной глаза. Эта способность достигает у него силы ясновидения» [7, с. 173-174]. «Периоды его творчества сопровождаются месяцами бессонницы, и в те ночи, когда он лежит без сна с закрытыми глазами, перед ним во всей полноте реальности проходят ряды видений и образов, являющихся преображениями действительности. Вот та реальнейшая реальность, которая лежит в основе каждой его картины [7, с. 181]. -Зоогостиница: передержка кошек, передержка собак- Вспомним волошинскую формулу познания и творчества: Все видеть, все
понять, все знать, все пережить, Воспринять окружающий мир и создать свой внутренний, мир, являющийся творческим преображением реального, его моделью. Чем точнее модель, тем более понятными и предсказуемыми станут явления мира внешнего. Человек перестает их боятся и может ими управлять. «Разве может быть что-нибудь страшно, если весь мир несешь в себе?» - написал М. Волошин 17 ноября 1917 года в письме к М. Сабашниковой [13, с. 33]. на верх страницы - к началу раздела - на главную |
||||||||
|
|||||||||
Я видел Бегущую по
волнам. Однажды утром, в Тихой бухте Коктебеля стояла штилевая
погода. Неожиданный, сильный порыв ветра так обдувал склон мыса
Хамелеон, что от его оконечности оторвался небольшой водяной смерч и
унесся в море. Но если забыть о законах аэродинамики и описать
увиденную картину, то это была, состоящая из мельчайших брызг,
фигура девушки, точь-в-точь, как на иллюстрации художницы Екатерины
Штанко. Возвратившись домой, я перечитал роман, который не раскрывал
уже много лет. И неожиданно на самой последней странице увидел
фразу, которой, как будто, раньше не было. Её я просто не мог
заметить в том возрасте, когда внимание захватывало только развитие
сюжетной линии. Это были слова Дэзи: «Я ожидала, что в письме будет
признано право и счастье моего мужа видеть все, что он хочет и
видит, - там где хочет <...> «Человека не понимают». Надо его
понять, чтобы увидеть, как много невидимого» [1, с. 188].