|
|||||||||
|
Владимир Сандлер
- Жизнь Грина в письмах и документах Такие разговоры бывали на наших собраниях, хотя и не часто. Гуревич был в некотором роде барометром. Уловив, что Грин заинтересовал всех, он обратился к Иванычу: — Я вспомнил, как вы, товарищ Базлов, рассказывали мне что-то про старого, дореволюционного Грина. Расскажите товарищам. Ведь стыдно нам не знать человека, писателя, который ходит среди нас. А я думаю, что его не только не знают, но едва ли кто и читал... Баратов вскочил, запетушился, по Гуревич его остановил: - Я знаю, Миша, что ты-то читал, но тут ведь три десятка других, а у нас уж были разговоры о новых писателях, писавших в старое время, и я уже получил разрешение, если это нужно, увеличивать цены на старое, которое заслуживает этого и как редкое и идеологически ценное, и мы уже поступили так, например, с Брюсовым, с его книгой «Огненный Ангел». Дело тут не в одном только Грине, но Грин, по-моему, для нас прецедент интересный - мне известно, что старые книжки Грина это уже редкость, и нам надо знать, почему они редкость. Иваныч редко прикладывался к спиртному, по тут приложился, по-стариковски крякнул и как-то молодо рассмеялся: — Потешный у нас со Степанычем как-то спор вышел. Давно дело было, до революции еще. Принес он мне четыре рассказа (уж забыл и какие) и уговаривает напечатать: «Раз, говорит, ты не снял из каталога свою издательскую фирму — обязан напечатать!» А моя фирма уже захирела. Сначала солдатенковы да поляковы, а потом пришел этот наш «форд» Суворин, и моя самая старая фирма уже просто сходила на нет. Но я еще брыкался и нет-нет да у того же Суворина тисну кое-что под свою фирму совестно ему, «форду», было, что ли, — не отказывал. Из четырех рассказов вышла бы книжечка листа на полтора, и я решился. Дай, думаю, попробую. Заговорили о цене. То ли Степанычу было туго, то ли ему хотелось со мной поершиться —только заломил он такую цену, что я уж просто не мог бы выдержать в чужой типографии. Торгуемся. Получил от него «эксплуататора» и «кровопийцу» получил, и чего только он мне, не наговорил, а потом рассмеялся: «Они, говорит, рассказики-то эти, не прошли в цензуре. Ты их устрой где-нибудь из-под полы, договорись с рабочими, а цена — это я просто хотел тебя пощупать». Кое-какие книжки я издавал из-под полы. Но это всё были стихи, которые я и покупал чохом, а на стихи и цензура была не придирчива. Словом, взял, заплатил Степанычу какой-то авансишко. Отнес рукопись к своему приятелю — владельцу типографии. Так он на следующий день сам прибежал ко мне в лавку, сует рукопись, оглядывается «Возьми, говорит, ради бога, и не ходи ты ко мне с такими...» -- Через несколько дней пришел Степаныч, принес мне мой авансишко. Веселый, смеется: «Выручил, говорит, ты меня из финансового прорыва. Не ходи ты никуда с этой рукописью. Я тебе оставлю ее на память. Много я уж разбросал «на память» таких рукописей, а тебе оставлю с надписью. Мне, говорит, тоненький журнальчик отвалил полсотни кое за что, а там и еще что-нибудь напишу... Жить, говорит, можно и... нужно. Вот и судите, как должны мы расценивать, — копейки в рубли или наоборот. Иваныч заметно устал. Гуревич, куда-то услав Мишку, спросил Базлова: — Скажите,
пожалуйста, а эти рассказы с надписью целы? Прибежал Баратов, подхватил Иваныча, сказал ему. — Прости меня, я теперь не буду судить о писаттелях по «гаврилке». Пойдем вниз, там машина, я тебя до ставлю домой. Часто мы вспоминали это собрание. Так оно и осталось в памяти как гриновское. Были и последствия. До этого вечера высоко ценились тоненькие книжки только Ахматовой, Кузмина да еще кое-кого, а после даже мои зав, Коровин, просматривая за мной то, что я покупал, не сбрасывал в хлам тоненькие книжечки, а лишь — чего с ним раньше никогда не бывало —говорил «Ну, это ты уж решай сам!» |
||||||||
|
|||||||||
