Владимир Сандлер - Жизнь Грина в письмах и документах
вперёд::назад::содержание

Характерной чертой Грина была искренность. Всё, что он делал, он всегда делал с полной отдачей. Он был человеком увлекающимся, всегда готовым идти до конца и вместе с тем в вопросах меркантильных почти преступно беспечным. Жизнь множество раз наказывала его за это, но переделать так и не смогла. Грин мог по нескольку дней голодать и всё же на первые полученные деньги идти покупать подарки. Он никогда не мог объяснить окружающим свою страсть к красивым, поэтичным вещам. Деньги не держались у него, они словно жгли ему пальцы. О том, чтобы сэкономить, он даже запрещал себе думать, считая всё это мещанством, скопидомством.

Так случилось и в Екатеринославе. Быховский считал эти траты преступными. Он подходил к Грину с требованиями «нормального» человека, не поняв, что уже тогда Грин был не только революционером. Рядом с профессиональным подпольщиком шел по жизни другой человек, художник, и этот человек очень часто корректировал слова и поступки революционера. И самое замечательное, что художник ничуть не «портил» революционера, а помогал ему быть более убедительным в агитационных выступлениях. Это особенно сказалось в дальнейшем, в Севастополе.

4 августа по решению социал-демократического и эсеровского комитетов должна была состояться всеобщая забастовка. К этому дню эсеры хотели выпустить прокламацию, но, как на грех, за квартирой, где был установлен их печатный станок, началась усиленная слежка. Решено было, разобрав оборудование, переправить его в безопасное место. Нашли помещение недалеко от города, на хуторе, у родственников одного из членов комитета.

«Прокламацию, — вспоминает Быковский,— я продиктовал Долговязому, который написал ее печатными буквами. Некоторые выражения ему, кажется, не особенно нравились. Но я же не знал, что это будущий видный экзотический беллетрист, и потому не придавал особенного значения его критике. Помнится, однако, что ему хотелось придать этой прокламации необычную для такой литературы, своего рода беллетризированную форму.

...Печатали ее Ганс, Геник (позже в рассказах Грина появятся революционеры Ганс и Геник. — прм. авт.), я и Долговязый всю ночь поочередно, засыпая на час-два для отдыха. Если бы шпики были более опытны и усердны, им никакого труда не стоило бы проследить меня и особенно Долговязого, когда мы в светлую, лунную ночь шли по безлюдной степи к этому хутору. Хотя вышли мы отдельно из разных улиц, но в ровной как скатерть степи всё было видно за одну-две версты как на ладони. Особенно должна была выделяться на этом фоне журавлиная фигура Долговязого».

Грин рассказывал жене, что вскоре после их знакомства Быховский поручил ему написать прокламацию. Прочитав написанное, он сказал: «Гм... гм... А знаешь, Гриневский, мне кажется, из тебя мог бы выйти писатель». (Быховский об этом не пишет, быть может, запамятовал.)

«Это было, — рассказывал Грин, — как откровение, как первая, шквалом налетевшая любовь. Я затрепетал от этих слов, поняв, что это то единственное, что сделало бы меня счастливым, то единственное, к чему, не имя, должно быть, с детства стремилось мое существо. И сразу же испугался: что я представляю, чтобы сметь думать о писательстве? Что я знаю? Недоучка! Босяк! Но... зерно пало в душу и стало расти. Я нашел свое место в жизни».

Демонстрация 7 августа 1903 года в Екатеринославе была встречена пулями и казацкими нагайками. Несколько человек убитых, множество раненых.

«Вечером, — пишет Быховский, — мы устроили собрание, на котором товарищи излагали всё, чему они были свидетелями. Это необходимо было сейчас же зафиксировать, чтобы описать происшедшие события и отправить немедленно корреспонденцию в «Революционную Россию» (газета эсеровской партии, издавалась за границей).

Тут, между прочим, долговязый Алексей рассказал, что за ним погнался городовой, от которого он хотел скрыться, перепрыгнув через невысокий забор какого-то сада. Но городовой, продолжая преследовать его, тоже перепрыгнул через этот забор. Тогда, по словам Долговязого, он выстрелил в городового из браунинга и убил ето наповал. Городовой остался лежать на траве в саду.

Мы хотели об этом факте сообщить в прокламации, выпускаемой нами по поводу расстрела рабочих, и в корреспонденции, направляемой в «Рев. Россию». Однако путаность объяснений Долговязого, где и как это произошло, на какой улице, в каком месте, заставили меня несколько усомниться в правдивости этого сообщения и подождать с опубликованием этого факта.

Действительно, прошло несколько дней. Полиция не сообщала об исчезновении городового. Не было также никаких слухов о нахождении убитого городового в саду или где бы то ни было. Стало ясно, что это плод фантазии Долговязого. Хорошо, что мы воздержались от оповещения этой выдумки, иначе попали бы в скандальное изложение. Как видим, фантазия и тогда уже была сильно развита у будущего беллетриста». В городе начались массовые аресты. Быховский и Алексей, наиболее примелькавшиеся шпикам, вынуждены были уехать.

вперёд::назад::содержание