Л. Лесная - Александр Грин в «Новом Сатириконе»
начало, продолжение, окончание - содержание

Грин часто появлялся в редакции с новыми вещами, а то и без них, просто заходил «на огонек» подышать остро насыщенным юмором редакционным воздухом. Как-то Флит сказал о нем «Он мечтает о каком-то племени эсперантистов. Чудак... Но я верю в него. Он сможет».

И каждый раз после ухода Грина возникали разговоры о нем. Он всех почему-то волновал, и не только как автор, но и как личность. Что-то своеобразное было в его внутрь себя обращенном взгляде, суровом, но готовом на привет лице. Резкость его суждений не обнажалась перед каждым, но на ходу брошенные реплики создавали образ цельный и убедительно стройный. Он покорял своей внутренней убежденностью.

Наступил 1917 год. Был конец марта. В открытую форточку врывались тенора разносчиков:

— Огурчики зеленые! Огур-чи-ки...

Застучали лошадиные подковы о торцы мостовой, а в «Вене»(1) пили «Майтранк», то есть в зеленоватых бокалах белое вино, на поверхности которого плавали листочки петрушки. Короче говоря, началась весна. Политическая весна принесла в редакцию небывалое количество рукописей. Неприятная обязанность — возвращать их авторам, а пришлось, и я задержалась в редакции чуть не до полуночи.

Звонок. Открываю дверь. Грин.

— Я увидел свет в окне. Зашел узнать, по какой причине.
— Собираюсь уходить. Работы много. Авторы волнуются.
— Да, авторы. Такой мы народ, нетерпеливый. А меня, знаете, моя хозяйка-ведьма не впускает в квартиру Я задолжал за месяц.
— Что же с вами будет?
— Поеду к Рославлеву, он выручит.
— Посидите. Покурим. Он сел. Закурили.
— Что если я скажу вам одну неприятную вещь? — сказал Грин.
— Для кого неприятную?
— Для ваших стихов. Я уже давно собираюсь, да всё как-то... неудобно как-то...
— Говорите откровенно. У меня авторского самолюбия нет. Вернее, не было случая проверить, есть ли оно. Мне более или менее везет.
— В том-то и дело. А ведь вы... простите за грубость, делаете ставку на флирт и...
— Не совсем, но иногда.
— Вы берете ваши темы из близко лежащих мест, извне, а не изнутри.
— Я не сатирик. У меня нет сатирического отношения к жизни, я...

И тут он произнес слова, полные глубокого значения:

- Вам нужно сатирическое отношение к самой себе. — И продолжая эту мысль, сказал — Вот вы — секретарь, вам приходится бывать в типографии. Она не показалась вам темой для стихотворения?
- Не знаю. Не думала об этом.
- А вы подумайте.

Прошло недели две, и я написала стихотворение, которое так и называлось «В типографии».

Я никогда не видела у Александра Степановича такого торжествующего, просветленного выражения лица. Он даже вскрикнул:

— Я говорил! Я говорил!
— Но стихотворение плохое, правда?
— Сырое. Доработаете. Но разве возможны были такие строки до нашего разговора? Эта последняя строфа:

Они там колдуют — кудесники,маги,
И покорен им черный железный зверь.
В тихом шорозе говорящей бумаги
Я хочу моё "раньше" сменить на "теперь".

- «Смотреть внутрь» — это не сразу дается, — сказал он, беря в кавычки свой тон и примирительно улыбаясь.

Я и сейчас с благодарностью вспоминаю об этом человеке, о его озабоченности и тревоге за каждую человеческую судьбу.

начало, продолжение, окончание - содержание