Литературная критика - Поэзия и проза Александра Грина
От антитезы к синтезу - назад - вперёд - к содержанию

Расизм, вырастающий из гипертрофированного представления о своих национальных достоинствах, художнику отвратителен. В «Сокровище Африканских гор» он показывает, как подобное чувство становится идеологической основой колониализма. «Среди необозримых просторов Африки, где каждая пядь земли, казалось, призывала к свободной, богатой разнообразием жизни, зрелище людей в цепях произвело на Рента отвратительное впечатление». «Я часто думал,— сказал он,— что в рабстве, может быть, самое скверное не страдание и неволя, а то омертвение души, в котором воспитываются и живут люди, пользующиеся рабством,— их жестокость и зверство» (А. С. Грин. Сокровище Африканских гор, стр. 74). На гневную тираду Рента Стэнли спокойно возразил: «Я слышал, что они скоро привыкают к рабству». И словно бы в ответ на эти слова высокий молодой негр красноречиво потряс цепью.

Национальное является у Грина в форме общечеловеческого. Среди его черновых записей к «Дороге никуда» есть одна, в высшей степени примечательная: «...что греческого в Фидии?... немецкого — в Бетховене? Только буквы. Все связано с благородными чертами художественного величия — чистоты — грандиозности... Высшее искусство не может обслуживать местные особенности...»(ЦГАЛИ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 9, л. 75 об). Мы оставляем в стороне крайности этого суждения. Его смысл в конечном счете, зависит от того, какие признаки выделяет в человеке и защищает художник как общечеловеческие.

Ю. Юзовский в «Польском дневнике» цитирует книгу бывшего освенцимского узника Тадеуша Голуя «Конец нашего мира»: «Разве в.каждом человеке не живет животное, жаждущее избавиться от человеческого, подстерегающее подходящий момент, чтобы выкрошить из себя то, что в нем есть от человека?» («Новый мир», 1966, № 2, стр. 183).

В представлении Грина герой всегда чудесен, «выкрошить» из него душу и сердце никаким обстоятельствам не дано. Писатель борется за светлое, прекрасное в каждом человеке. В этом одна из причин того, почему Грин избегает изображения «местных особенностей», т. е. тех социальных условий, (а из них и вырастают конкретные национальные черты!), которые отвлекают, по его мнению, и художника, и героя от выполнения своих «высших» задач.
Еще А. Г. Горнфельд справедливо отмечал: «Чужие люди ему свои, далекие страны ему близки, потому что это люди, потому что все страны — наша земля» («Русское богатство», 1910, № 3, стр. 145). Цитируя Гоголя («поэт может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа»), Белинский поражался «удивительной способности Пушкина быть как у себя дома во многих и самых противоположных сферах жизни», той истинности, с какой он «рисовал природу и нравы даже никогда не виданный им стран» (В. Г. Белинский. Собр. соч. в трех томах, т. III. М., 1948, стр. 399). Попытки определять, национально ли произведение по изображению в нем сарафанов и лаптей, давно изжили себя. Сейчас все чаще пишут о национальном как категории эстетической, подчас не обнаруживаемой в каких-либо внешних атрибутах, но проникающей в самую структуру художественного мышления.

Проблема эта настолько сложна и спорна, что углубиться в нее — значило бы выйти далеко за пределы поставленных задач. Не вызывает сомнений, что Грин не сумел преодолеть опасностей, подстерегающих каждого писателя на пути чрезмерного увлечения «общечеловеческими» категориями.

В то же время, изучая произведения Грина как целостную эстетическую систему, мы обязаны показать взаимосвязь, взаимообусловленность и внутреннюю органичность для писателя всех составляющих ее компонентов. Проблема национального интересует нас именно с этой точки зрения. В эстетической системе Грина она и не могла быть решена иначе, нежели решал ее писатель. И хотя здесь кроется одна из существенных причин, по которым творчество Грина оказалось не на основной магистрали развития русской литературы, а в определенном удалении от нее, и мы, увы, не можем сказать о Грине, что, «окажись в числе его читателей молодая, еще неопытная Баба Яга, она бы все равно воскликнула: «Фу, фу, русским духом пахнет!..» (Федот Сучков. На красный свет (Об Андрее Платонове — мастере прозы).— В кн.: А. Платонов. Избранное. М., «Московский рабочий», 1966, стр. 13).

Грин все же остается писателем русским, художником национальным, потому что романтизм его вырос на почве русской действительности и литературы, перенял в своей этико-эстетической концепции лучшие традиции русского гуманизма, претерпел существенные изменения под влиянием новых складывающихся в России общественных отношений и даже самую ограниченность свою приобрел в наследство от ограниченности взглядов значительной части русской интеллигенции на переломе двух эпох (Весьма показательно, что за рубежом вопрос о национальной самобытности творчества Грина, как правило, не вызывает сомнений. В издательской аннотации к первой книге Грина на русском языке решительно утверждается: «Его произведения — глубоко русские, и он никому ничем не обязан»).

на верх страницы - назад - вперёд - к содержанию - на главную